С точки зрения Аэра, вопросы по типу «Существует ли бог?» являются бессмысленными. Я – человек, который задает бессмысленные вопросы.
[1. Вступление]
«Мудрость есть познание принципов» – говорил в начале своей «Метафизики» Аристотель более двух тысячелетий назад, будучи одним из самых уважаемых философов в истории и отправляясь в путешествие к послефизическому. Одной из основных целей данной моей работы является доказать со всей очевидностью, что именно «познание» многих «принципов» является принципиально невозможным. Это я местами пытался сделать и в предыдущих своих трудах, прежде всего в «Философских заметках». Но также я бы хотел дать максимально развернутое и ясное вступление в философскую систему, которую я в своих основах разработал еще в девятнадцатилетнем возрасте и с тех пор постоянно развивал, обдумывал. То есть «Комментарии» являются заменой неудавшихся и похороненных мною «Физики и психики» (ранее «Догмы и опыта»).
Эгосубстанциальный агностицизм, или агностический Я-субстанциализм напрямую восходит к Беркли, Юму, Авенариусу и Лосскому, но в то же время выступает альтер-нативой для их учений, как и для всех остальных. Он может быть полезен, не смотря на всю свою специфику, многим философам настоящего и будущего, хотя и появился с задержкой почти что в сто лет. Эта философия стремится показать, что многие прочие целиком и полностью построены на выдумках, вере в недоказуемое (агностическая часть), но в то же время сама во второй своей части признает необходимость этих выдумок на самом минимальном уровне (эгосубстанциализм, или солипсизм). Очень немногие современные признают и былые мыслители признавали ценность солипсистского мировоззрения, над ним всячески смеялись и издевались еще со времен Брюне и очередной целью моей работы есть попытка исправить такую несправедливость. Более того, я хочу показать, что каждый человек, даже самый прозорливый, по факту является солипсистом, чаще всего неосознанно. Я хочу также и прежде всего показать, что с солипсистами сложно по-настоящему спорить, стимулируя тем самым общечеловеческую мысль к развитию или обрекая ее на слишком немногое.
«Комментарии к физическому и психическому мирам» содержат в себе, как уже известные моему читателю положения, так и те, что до сегодняшнего дня оставались в тени и черновых наработках, пусть намеки на некоторые из них иногда и встречались в «Подмене смысла» и «Заметках», а может даже в «Апофеозе безумия», о котором я упоминаю вынужденно. Но также некоторые вещи я пересмотрел и изменил. Основными недостатком этой работы я на данный момент считаю туманность, спутанность, неясность изложения, которые я до сих пор не сумел преодолеть как характерную черту всех моих текстов, хотя то, что есть сейчас, лучше того, что было. Однако, вопреки этим недостаткам, я надеюсь, читатель сможет догадаться к чему я клоню. Что уж поделать? Мыслю я не всегда словами. В любом случае, обязательной частью общего текста являются подстрочные примечания, которые я не сумел втиснуть в основной текст местами в силу эстетических соображений, местами – в силу их некоторой оторванности от этого основного текста.
Я искренне надеюсь, что мои занятия философией не останутся бесплодными и незамеченными, потому прини-маюсь за эту работу все вполне серьезно взвесив и осознавая, что многие меня не поймут даже при всей доступности изложения, а также разумея свою интеллектуальную неполноценность даже в сравнении со многими знакомыми мне людьми, не говоря уже о выдающихся умах прошлого.
Мои «Комментарии» по преимуществу лишены системного изложения, ведь я к нему не особо стремился в силу своей природной неусидчивости, но составляют вполне крепкое целое, которое сможет вообразить себе разум читателя, прочитав все от начала до конца. Есть вероятность того, что более связное изложение я дам в будущем лично или же это сделают мои последователи, ну или на крайний случай исследователи моего, не самого лучшего, философского наследия.
[2. О философских школах и первый вопрос философии]
Для начала поговорим о разновидностях философских школ. В наших краях закрепилась примитивная классификация Фридриха Энгельса, согласно которой всех мыслителей можно поделить на материалистов и идеалистов по вопросу «Что первично: вещество или дух?» Позже нехотя добавили третью разновидность – агностиков. Эта классификация была крайне выгодна во времена интеллектуального и физического террора, не смотря на всю свою натянутость. Бесчисленное множество философов попросту не вписывалось в нее, но их, как правило, относили к идеалистам, выставляя «врагами пролетариата», вместо того, чтобы с ними спорить по-настоящему. По правде говоря, об этой «партийности» мыслителей в советской «науке» даже говорить не хочется – настолько она глупая и целестремительная.
Более грамотную классификацию давал Лосский, уже по другим принципам разделяя построенную. Он разделял органических и неорганыческих субстанциалистов, орга-нических и неорганических актуалистов и конкретных и отвелеченных идеал-реалистов. Однако, сам Лосский в «Типах мировоззрений» говорит, что его классификация идеальна, подобно газу в физике, и чистых представителей того или иного направления практически нельзя найти. Следовательно, никак нельзя относится к ней вполне серьезно.
Я предлагаю разделять всех мыслителей (именно «философов») по вопросу необходимому для всякой действительно философской школы: «Существует ли субстанция?», подразумевая под последней именно неизменную основу (т.н. «То, что в основе») – это и будет первым вопросом философии по моему мнению. Возможных ответов на этот простой вопрос три: да, нет, не знаю. Потому можно сказать, что существует три основные школы в философии, а именно субстанциалисты, нигилисты и агностики. Каждая из этих школ вмещает в себя еще подвиды. Например, субстанциалисты могут быть моносубстанциаль-ными, дуалистическими и полисубстанциальными. Нигилисты бывают радикальными, т.е. отрицающими существование чего-либо вообще, и умеренными, т.е. признающими существование только «явлений», «феноменов». Агностики же по принципу обязательной веры разделяются на субстанциальных и нигилистических в зависимости от того, в существование чего они верят («Я не знаю существует ли субстанция, но я верю в ее существование/несуществование»).
[3. О гносеологических школах и знании о существовании объективного мира]
На сегодняшний день существуют три основные школы в гносеологии, к которым обращаются чаще всего, а именно рационализм, основанный Декартом, эмпиризм Беккона и интуитивизм Бергсона. Каждая из этих школ непримиримо борется со всеми остальными, но также иногда некоторые из них объединяются с какой-нибудь другой.
С точки зрения рационализма, человек познает мир при помощи разума; эмпиризм утверждает, что все знания наши из опыта, а интуитивизм настаивает на непосредственном созерцании мира. О том, на чьей же стороне все-таки правда, можно рассуждать очень долго, но так ни к чему по сути и не прийти по-настоящему. Почему так? Потому, что само существование объективного мира является за пределами нашего знания. Каждая из трех школ гносеологии, а в особенности интуитивная, чаще всего до всякого исследования признает существование реального мира как нечто данное, опираясь на ридовский «здравый смысл». В то же время, никак нельзя этого знать наверняка, ведь вполне возможно образы, данные нам, являются бесплотными фантасмами, т.е. миражами. От этого не уберечься ни разумом, ни чувствами, ни интенциональными актами. Где гарантия, что я неосознанно не выдумал то, что вижу?
Здравый смысл к тому же зачастую вступает в противоречие с логикой и с «другими» (альтернативными) здравыми смыслами. Психологи исписали десятки томов макулатуры, дабы доказать, что здравый смысл порождается привычками и/или безосновательными выдумками, потому он не может служить надежным источником знания. Иначе бы нам пришлось безосновательно предположить, что в нашу сущность вложено некоторое знание свыше.
Юм, тем не менее, говорил, что в существование объективного мира необходимо верить, чтобы можно было познавать законы этого мира. Действительно, чтобы познавать законы реального мира, должны существовать, как этот мир, так и его законы. Я же предполагаю, что нет ни мира за пределами моего сверхвременного и сверхпростренственного Я, ни законов, а есть лишь статистика физических ощущений, внушаемых мне (точнее моему сознательному) моим несознательным.
В самом деле, предположение о существовании чего-то «запредельного» излишне материалистично и излишне свободно, тогда как даже трехмерность пространства мы не в силах доказать опытным путем, ибо глаза наши дают нам в действительности двухмерную картинку, а руки, рас-ставленные в стороны говорят, только о том, что мы мним их (руки) и расставленными в стороны. Я даже существование своих глаз доказать себе не могу по принципу берклианского микроскопа.
И все же, один остроумный мой коллега как-то раз заметил мне следующее: если твое Я является возможным – разве это не доказательство существования объективного мира? Мой ответ таков: нет, не доказательство, по крайней мере если говорить о том мире, который пытаются представить себе марксисты, а ведь о том, что «душа» не «находится» ни «здесь» ни «там», тот же Лосский сказал немало. К тому же, слишком большой безосновательной вольностью можно назвать обязательную привязку возможности к реальному миру. Даже говоря, что физические ощущения находятся «внутри» моего Я, я должен сильно оговариваться по этому поводу и применять скобки.
Я считаю принципиально невозможным доказательство существования объективного мира, а тем, кому вздумается меня переубедить своими «доказательствами», хочу искренне пожелать удачи. Однако, я не могу и отрицать существование такого мира, единожды его предположив.
И все же я оговорюсь еще в том, что вполне верю в существование реального мира, если под этим миром разумею то, что вижу, слышу и т.д., ведь в привычной обстановке ничего из этого я с Собой не ассоциирую.
[4. О существовании Я-субстанции]
Проблема существования познающего субъекта отнюдь не нова в философии: к ней обращался еще Августин, а позже, в Новое время, – Декарт. В самом деле, для того, чтобы философия зародилась, человек должен впасть в сомнение, даже в сомнение о существовании самого себя. Тот же Декарт выдвинул свой знаменитый тезис «Мыслю, следовательно, существую». Но при первейшем разборе этого тезиса, оказывается, что он обязательно доказывает существование субъекта только в некотором смысле. Именно как мысли*, а не как субстанции . Мне кажется, что доказать существование себя как субстанции с очевидностью – а только очевидность и может быть доказательством – принципиально невозможно, ведь против «неопровержимых» доказательств субстанциа-листов выдвигались не менее «неопровержимые» дока-зательства философов нигилистической ориентации: Юма, Авенариуса, Маха и т.д.
То, что я существую хоть в каком-то смысле является очевидным, но являюсь ли я субстанцией или же, как говорил Ленин, «мыслью без мозга, ничьей мыслью» – это вне моего знания и мне остается только верить в то или другое. Лично я предпочитаю верить в то, что мое Я есть сверх-пространственный и сверхвременный субстанциальный деятель, поделенный как минимум на две части – сознательную и несознательную, – но так же я верю, что ничего, кроме этого Я, не существует как субстанции.
Ну вот, я, подобно десяткам других философов в конце концов пришел к вере в недоказуемое и неопровержимое. Мне просто захотелось, чтобы я был субстанциальным деятелем, и я им «стал», но не обременял себя попытками «доказать» этот тезис.
* При этом, даже говоря «в каком-то смысле», я вполне понимаю, что пусть и только та самая мысль (некоторая не-субстанция) существует объективно. И все же, я подразумеваю непространственную, непротяженную, мысль, т.е. не хими-ческую формулу, а, следовательно, даже если здесь кроется прямое доказательство объективного мира, то он, по-моему, непространственный, т.е. совсем не такой, каким его представляют глубоко уважаемые мною ученые. Я попрошу читателя ясно понимать это при чтении данных моих текстов.
[5. Принципы шарика в коробке, неопровержимого предположения и берклианского микроскопа, неопровержимая вероятность]
Предположим, что я положил в черную коробку шарик красного цвета. Что мы имеем по итогу? Строго говоря, опытным путем я никак не смогу доказать ни себе, ни кому-либо еще, что шарик действительно находится в коробке или не изменил своего цвета, потому что я его не вижу своими глазами. Действительно, какая метафизика способна это доказать? И в то же время, никак нельзя доказать, что шарик исчез или изменил свой цвет на какой-нибудь другой. Все разговоры по этому поводу между ведущими знатоками будут всего лишь переливанием из пустого в порожнее. Однако, когда философы задумываются о шарике в черной коробке, то многие из них начинают утверждать с полной уверенностью, но, увы, безосновательно, что-либо конкретное, например, что шарик остался неизменным.
И к тому же, не исчезнет ли шарик навсегда в следующую секунду? – Я не знаю наверняка.
Принцип неизвестности состояния шарика в коробке так мною и называется. Когда же мы предположили что-либо и уже не можем этого опровергнуть никак – это принцип неопровержимого предположения. Он работает с одинаковой силой и для, скажем, объективного мира или других живых существ, ведь единожды предположив их существование, мы уже не можем опровергнуть этот тезис, даже вспомнив о том, что первоначально он являлся безосновательной выдумкой.
Но вернемся к шарику. Вполне возможно сказать, что он исчезает совсем, когда мы его не воспринимаем, и вновь появляется, как только мы засовываем руку в коробку и прикасаемся к нему, т.е. когда мы начинаем его воспринимать – это принцип берклианского микроскопа. Он называется именно так, потому что еще Беркли в своих трудах говорил утверждал, что когда мы смотрим в микроскоп, то не видим недоступные невооруженному глазу мельчайшие частички, а именно попадаем в новый мир, несуществующий до того, как его начнут воспринимать.
Все три принципа занимают важное положение в философии эгосубстанциального агностицизма. Они вносят элемент случайности в нее. Весь мир, который я вижу, по моей вере может исчезнуть вместе с моим сознательным (которое не будет иметь той самой возможности) в следующий же миг. Но если мое несознательное хоть изредка и случайным образом, как калейдоскоп, складывает физические ощущения, тогда мое сознательное обязательно когда-нибудь появится вновь, быть может, уже в виде совсем другого «я».
Но следует сказать и следующее. Пока я не воспринимаю чего-нибудь лично, даже умственно, его для меня в каком-то смысле действительно не существует. Потому вполне правомерно, слегка подкорректировав, повторить тезис одного известного физика: пока я не смотрю на Луну, ее для меня не существует. Это кажется вполне очевидным, но признание этого очевидного положения неизбежно приводит к тому, что каждый человек становится в каком-то смысле де-факто самым настоящим солипсистом. Но о подобных казусах мы еще будем говорить в других местах этого труда.
Я бы хотел еще добавить, что мы не можем знать наверняка, что возможно в нашем мире, а что нет. Мы лишь говорим: вероятность этого стремиться к нулю или к одному, рассматривая статистику, сами не совсем отдавая себе отчет в том, что даже самое маловероятное событие, скажем, падение камня на наши головы, может все же случиться. – Это принцип неопровержимой вероятности.
[6. О боге Беркли и моем перманентном онейроиде]
Философию Джорджа Беркли можно называть вариантом мальбраншизма, в котором исключена протяженная субстанция, т.е. материя. Однако, мы для настоящего исследования сделаем вид будто его концепция является вполне оригинальной.
Джордж Беркли представлял себе мир как множество наших физических восприятий, которые внушаются нам разумом бога. Именно поэтому Беркли никак нельзя обвинять в солипсизме, подобно тому, как это делали из прагматических соображений марксисты. Философ прекрасно осознавал то, что определенная часть наших восприятий, а именно физическая, так сказать, чужда нам, неподвластна нам. И ему нужен был источник этих восприятий, дабы уберечь свою идеалистическую концепцию. В самом деле, даже самый махровый солипсист, если он не лишен разума, должен понимать, что физический мир ему не подвластен. Казалось бы, солипсизм совсем разрушен самим этим утверждением. Но на самом деле, разрушается лишь представление о мире, как порождения моего сознательного. Беркли так и не дал внятного и убедительного ответа на то, откуда идеи физического, внушаемые нам богом, берутся у самого бога – тут Беркли следовал традиции типичных идеалистов и в особенности патристов: перенести все неудобные вопросы на «духа», «бога», «идею» и объявить эти вопросы такими же неразрешимыми для человеческого разума, как и сама природа этих «богов», «духов», «идей». И совсем не ясно, каким образом бог внушает нам, созданные им идеи физического мира.
Я выдвигаю альтернативную мысль, благодаря которой меня самого действительно можно бы назвать солипсистом, а именно, что мои физические восприятия внушаются мне несознательной частью моего сверхвременного и сверхпространственного Я случайным образом. Это несознательное является «вегетативной» частью меня самого, и оно именно и есть в ответе за то, что я вижу, слышу и т.д. Следовательно, по сути своей, физический мир, который я воспринимаю, принципиально похож на мои собственные фантазии и сны, но только является более «реальным», имеет более высокий экзистенциал, уровень существенности, для меня и не подвластен той части моего Я, которую я только и привык, по ошибке, ассоциировать с собой. Беспрерывное для моего сознательного порождение физических ощущений моим несознательным я называю перманентным онейроидом, проводя параллели между этим процессом и онейроидом шизофренических личностей.
Подводя итоги, я скажу, что эти физические восприятия берутся, очевидно, из ничего – точно так же объяснял бы, скорее всего, и Беркли происхождение внушенных нам физических идей – и граница между моим физическим и психическим вполне условна: они суть, как два конца одной палки, ведь все на свете является, по сути, только Моим психическим.
Это звучит не очень правдоподобно в сравнении с теорией Беркли, особенно та часть моих размышлений, которая настаивает на случайности моих физических восприятий, но вероятность этого выше нуля, а значит это вполне возможно.
[7. О физическом и психическом мирах]
Вполне условно почти* все существующее в мире можно разделить на две большие взаимосвязанные части: физическое и психическое. Первым можно назвать то, что имеет более высокий «уровень» бытийности, более высокий экзистенциал, нежели психическое. Оно предстает перед нами как нечто независимое, как то, что, казалось бы, никак не связано с нами сущностно, как потустороннее, несмотря на то, что если принять, например, научную теорию восприятия мира через органы чувств, то окажется, что все физическое является лишь образом в нашей голове, как ни старайся это опротестовать. – С этим соглашался даже такой современный философ как Роберт Антон Уилсон. Мы связаны с тем, что воспринимаем, невидимой, но нерозрывной нитью.
Является ли физическое отображением в нашем уме чего-либо реального или же нет – это за пределами нашего знания, и даже предположить существование чего-либо субстанциального за пределами нашего Я не совсем правомерно по принципу бритвы Оккама. У нас куда больше «доказательств» существования себя самих как субстанций, чем доказательств существования реального мира. То доказательство, которое гласит, мол, субъект не может развиться самостоятельно и ему обязательно необходимо существование других людей как носителей знания, разбивается теорией перманентного онейроида, которая постулирует сотворение из ничего, по сути случайным образом, предметов физического мира моим несознательным.
Психический же мир, очевидно, состоит из элементов физического, порою сложенных по нашей прихоти самым случайным образом, и имеет более низкий экзистенциал. Он точно так же, как и физический мир, является источником – я употреблю следующее слово с оговоркой – знания. Из элементов известных нам синего и белого цветов мы можем, например, вывести идею голубого цвета, даже если никогда не видели его «физически».
Переходным состоянием между физическим и психическим, доказывающим их прямую взаимосвязь, является сон, в котором психическое слишком реально для простой игры воображения и слишком нереально, чтобы быть истинно физическим. Некоторые люди, скажем шизофреники, живут в своих снах буквально все время. Также очевидным доказательством иллюзорности нашего физического являются редкие у здоровых и частые у душевно больных моменты осознания физического, как чего-то нереального. Лично у меня был в жизни эпизод, когда я в прямом смысле ощутил существование всего физического мира в моем собственном разуме, в некой сфере меня самого. Также следует сказать, что к старости экзистенциал психического неизменно растет: человек медленно погружается в мир психического, уходя от физического и ничто не сможет ему доказать, что психическое – это нечто совершенно индивидуальное и/или менее реальное, чем физическое. Можно сказать, что к старости приоритеты восприятия как будто меняются или же мир сам переламывается.
Но есть и то, что ранее, казалось бы, подтверждает существование независимого от нас реального мира, а именно наши врожденные инстинкты.
На самом деле, если принять во внимание прямую, родственную, связь между сознательной и несознательной частью моего Я, то окажется, что вполне возможно знание о необходимости того или иного поступка, исходя из самого факта моего личного порождения этого мира. Я, возможно, создал мир, который вижу и где-то в глубине души понимаю смысл всего происходящего, видимого, слышимого и т.д. К примеру, если на меня наступает медведь, то я, как неосознанный создатель этого медведя, понимаю, что он стремится нанести вред моему сознательному и начинаю убегать в противоположную сторону от него. Понимание происходящего и необходимости тех или иных действий также побуждает младенца приблизится к груди матери и пить молоко из нее и т.д. Правда, все это только теоретическая модель и вполне может не соответствовать реальности, как и прочие теории, исключающие, например, бытие бога.
После сказанного выше теория солипсизма уже не кажется такой абсурдной, какой ее считают авторы современных словарей по философии. И даже ученых людей можно было бы обвинить в недосолипсизме, потому что они сами говорят, что воспринимают не реальный мир непосредственно (как интуитивисты), а только образы у себя в голове, но упорно (когда задаются вопросом) верят в его существование.
То, что я говорил и буду говорить далее, в действительности никак не противоречит здравомыслию ученого человека, точно так же как ему не противоречит вера в высшие силы, однако я сразу скажу, что вместо законов природы неуверенно предлагаю статистику природы, а вместо существования объективного мира – гипотезу существования одного-единственного субъекта. Хотя можно было бы предположить, что существует масса таких субъектов, соединенных между собою своим несознательным или еще что-нибудь.
* Помимо физического и психического миров есть (хотя бы в каком-то смысле этого слова) и нечто третье, а именно абстрактные идеи, которые не следует путать с психическими образами. Ярким примером абстрактных идей являются математические и логические истины, такие как «два квадрата суть подобны между собой» и «нельзя доказать невоз-можность доказательства». Я бы даже сказал, что абстрактные идеи могли бы в определенном смысле составить третий мир, который обязательно является объективным, существующим «сам по себе», несмотря на то, что прийти к его осознанию возможно только в мысли, то ли в «ничьей», то ли в «чьей-то».
В данной работе абстрактным идеям уделено мало места по причине не особой надобности их для философии эгосубстанциального агностицизма на данном этапе ее развития, но я бы хотел написать в будущем отдельную статью о мире абстрактных идей, в которой я также попытаюсь выяснить, можно ли назвать абстрактные идеи, точнее принципы, «субстанциями» по самому их определению (пред. назв. «Принцип и сущее»).
[8. О самоочевидных истинах]
Самоочевидными истинами следует называть такие, истинность которых выплывает из самого их определения. Например, нельзя мыслить несуществование мысли, доказывать невозможность доказательства, сомневаться в своей способности сомневаться и т.д., если только человек обладает проницательным умом. В прочем, можно и нужно для общего развития усомниться в подобных истинах лишь на мгновение.
Лично я считаю, что только очевидные истины и могут являться нам, как что-то достоверное, даже если мы говорим о некоторых вещах, которые могут носить на себе отпечаток субъективности, например, когда говорим, что апельсин оранжевый, а яблоко – красное, ведь для того, кто скажет такое, они таковыми и будут, а значит хотя бы в каком-то самом минимальном смысле они такие и есть. Я умышленно говорю, что только некоторые вещи с субъективным оттенком являются истинными, потому что отрицать правильность формулы Ньютона-Лейбница или Великой теоремы Ферма нельзя только потому, что они кажутся неискушенному в математике или безумному человеку неверными, ведь они, по сути, самоочевидны.
Как уже заметно читателю, речь прежде всего идет о математических и логических истинах, а также о некоторых тех, которые тесно связаны с субъективным миром человека. Никак нельзя быть абсолютно уверенным, а там более – знать, что мир «по ту сторону» восприятий существует или же, что яблоко действительно само по себе красное, как делают это новейшие материалисты («Яблоко является красным не зависимо от нашего восприятия его»), ведь нам это не может быть известно. Просто не может и все. Даже такие далекие от чрезмерно скептического мировосприятия мыслители как Шарден прекрасно понимали, что нельзя исключать наблюдателя из мира, а это заставляет задуматься самым наивно-реалистическим умам. Но тем не менее, повторюсь, я согласен с тем, что безумец действительно видит своих драконов и для него они вполне реальны.
[9. О целом и частях]
Каждый раз, когда мы осознанно обращаем свой взор на окружающий нас мир, мы видим определенную целую картину, а вовсе не комбинацию частей. Откровенно говоря, мы не способны даже представить себе какую-нибудь часть чего-либо без условностей. Например, когда мы представляем себе человеческую руку, то видим ее целой, как целое, и лишь соображения нашего разума, основанные на предшествующем физическом опыте, подсказывают нам, что это – рука человека, а не просто рука, рука сама по себе. Стоит мне разорвать на части какой-либо объект, как предо мною предстают совершенно независимые целые в ту же секунду.
То же самое происходит и когда мы смотрим другие объекты или представляем себе их. Башня кажется нам единым целым, а вовсе не собранием кирпичей, а лес предстает перед нами либо как единая в своей основе сплошная зелень, либо как отдельные деревья, которые не удается соединить в одно целое. Неспособность воспринимать так называемые части я называю агнозией части, которая является одной из основных особенностей нашего сознания: мир всегда для нас есть единое целое и к частям невозможно прийти даже на самом высоком уровне абстракции.
Следовательно, мы не можем представить себе человека, как комбинацию клеток или атомов, или же частей тела, мы всегда видим его целиком и воспринимаем как самостоятельный цельный элемент в воспринимаемом нами мире. В сочетании с принципом берклианского микроскопа это дает нам повод усомниться в существовании объективного мира еще более, чем прежде, ведь существование частей целого на самом деле является под сомнением даже если прибегать к абстрагированию.
Существование же абстрактных, общих, образов, т.е. именно «воплощенных» в виде картинок, в нашем разуме и вовсе немыслимо*. В самом деле, как можно себе вообразить просто треугольник, который не есть конкретной разновидностью треугольника? Тут мы приходим к очевидной невозможности существования как частей, так и общих образов, а значит, приходим к пониманию реального** мира как чего-то конкретного и цельного в нашем сознании (данного нашему сознанию?)*** .
* Тем не менее, мы знаем, что такое треугольник как таковой, потому Беркли и Юм не правы, утверждая, что не существует абстрактных идей. Они оба путались, принимая за абстрактные идеи психические образы, что прямо выражается их высказыванием «мы всегда представляем себе конкретный треугольник».
** Я употребляю слово «реальный» почти исклю-чительно в смысле данного индивиду, т.е. в смысле «существующего для меня», в противоположность «объектив-ному», т.е. существующему независимо от чьего либо восприятия.
***Тем не менее, мы прекрасно понимаем, что такое «часть» и «целое» сами по себе, как абстрактные идеи.
[10. О свободе воли]
Вопрос о свободе воли является одним из самых сложных и непонятных вопросов. Многие эту свободу отрицали, многие – защищали. И в результате мы все равно стоим у разбитого корыта. С точки зрения эгосубстан-циального агностицизма можно сказать следующее.
Если я являюсь субстанцией и законы природы существуют, тогда ни о какой свободе речи быть не может и Шредингер зря скромничал в одной из своих статей. Касательно того, субстанция ли я, уже было сказано выше мною – это спорный вопрос, ведь, например, Юм и Авенариус пытались вычеркнуть субстанцию из мира вполне разумными аргументами, а Лосский такими же разумными аргументами пытался субстанцию в мире восстановить. Однако, у причинно-следственных связей так же нет достоверного доказательства.
Я искренне верю в то, что у меня есть неизменная вечная сущность, именно Я-субстанция, и анализ моего прошлого показывает мне, что все так называемые причины моего поведения в прошлом являлись лишь поводами, т.е. они могли ни к чему меня и не привести или же привести к чему-либо другому: я сам решал делать ли мне что-либо или же остаться бездейственным и я в ответе за все свои поступки в прошлом. И законы природы обращаются тогда только в статистику природы. Это можно объяснить тем, что мое несознательное либо склонно к повторению одних и тех же порядков действий, или тем, что я могу существовать как сознательное только или преимущественно тогда, когда срабатывает статистика.
Но если исключить субстанцию из мира, тогда вопрос о свободе воли становится совсем неясным или даже некорректным, ведь в каждую секунду своего существования я являюсь чем-то, как высказывался Лосский, актуальным, а вовсе не статичным. Быть может, я и вовсе существую, условно говоря, одно мгновение и исчезну безвозвратно в следующее – это не есть очевидным. Но по крайней мере понятно одно: я всегда, что бы там ни было, пребываю в каком-то конкретном состоянии и даже когда я вспоминаю что-либо, то предо мною, перед моим разумом, предстает конкретная картина, быть может никак не связанная с прошлым, а лишь являющаяся плодом моей фантазии. В каждый миг я живу именно настоящим, будь оно психическое или физическое.
[11. Об апориях]
Когда мы пытаемся исследовать при помощи разума данное нам, мы обязательно и неизбежно наталкиваемся на непреодолимую трудность – апорию. Затруднения во время анализа простых событий были подмечены еще пирронистами в античные времена, прежде всего Секстом Эмпириком. Притом до настоящего дня апорийность познания того, что можно было бы назвать принципами, остается табуированной для большинства мыслителей.
Для примера апории возьмем классическую мысль о прикосновении. Если мы прикасаемся к предмету пальцем, тогда он соприкасается с предметом либо целиком и тогда палец и предмет сливаются воедино, либо только своей частью, которая соприкасается с предметом либо целиком, сливаясь с ним, либо только своей частью – и так до бесконечности.
Можно продолжить рад трудностей. Вопрос о наполнении мельчайшей частички. У такой частички либо есть наполнение и тогда она не мельчайшая, либо нет и тогда ее даже вообразить себе невозможно. Вопрос о движении. Чтобы пройти от пункта А до пункта В нужно сперва пройти половину пути АС, ведь все делится пополам, но тогда мы никогда не дойдем до В, потому что у отрезка АС тоже есть половина, и так до бесконечности. Точно так же не понятно, как отдельные частицы могут между собой связываться и т.д., и т.п. И речь идет сейчас только о самых привычных явлениях в природе.
Поскольку прийти к истине путем различных размышлений часто невозможно, человек прибегает к двум основным защитным механизмам: игнорированию и вере.
[12. Субъективная логика, вера и игнорирование]
Прийти к пониманию принципов нельзя, ибо они находятся за пределами очевидного и не поддаются логическому анализу. В прямом смысле человек не знает, как устроен окружающий его мир, а «законы» природы могут вполне оказаться только статистикой. Но на помощь человеку приходят два основных защитных механизма: игнорирование и вера.
Наверное, каждый из нас хоть раз в жизни задумывался о том, почему солнце светит, а небо голубое, а не зеленое, но эти вопросы были быстро отброшены и забыты многими, они начали игнорироваться. Те же, кто попытался вникнуть в суть вещей, если они честны перед собой, остались ни с чем, ведь знание этих вещей запредельно. Тогда эти некоторые при-нимали на веру какое-либо безосновательное утверждение, догмат. И тогда они создавали себе иллюзию знания и забывались в ней.
Объяснить это все можно простым примером: мячиком, котящимся по дороге. Если я увидел его уже тогда, когда он катился, или даже после того, как его предварительно кто-то пнул, я не могу ответить себе на простой вопрос: почему он катится? С точки зрения радикального эмпиризма, мы не можем утверждать причинно-следственные связи, ведь они за пределами нашего опыта. Быть может, мяч покатился, потому что он по своей природе подвижен, а может быть, потому что его постоянно толкает невидимая сущность, высшая сила. Мне остается лишь выбрать один из существующих взглядов на этот вопрос.
Да, я признаю, что пример с мячом уж слишком детский, но он, этот мяч, может быть заменен материальной точкой и тогда между именитыми мыслителями начинается настоящая война: почему материя движется? Ответ на этот вопрос действительно находится за пределами нашего знания, однако многие мыслители высказали по этому поводу свое авторитетное, но, к сожалению, совершенно безосновательное мнение.
То самое, когда человек исповедует какую-либо конкретную точку зрения касательно неизвестного и непро-веряемого, я называю субъективной логикой и она напрямую связана с защитными механизмами нашего сознания, в первую очередь игнорированием и верой.
[13. Метафоры знания, уверенности, веры и метафизический паралич]
Как можно описать метафорически знание, уверенность и веру? Первое можно представить себе, как нечто принудительное и нерушимое; второе как то, что изменяется лишь под воздействием извне, а третье как нечто самоподвижное. И в самом деле, знания – то, что действительно можно им назвать, – получается лишь раз в жизни и его невозможно пошатнуть, как нельзя пошатнуть единожды осознанную самоочевидную истину; мы уверены в чем-то лишь до тех пор, пока нечто извне не переубедит нас, а вера способна меняться сама по себе множество раз за отдельный промежуток времени, скажем, жизни. Чтобы действовать нужно обязательно, хотя бы неосознанно, что-либо знать, быть в чем-то уверенным или во что-то верить, в противном случае наступает абсолютное бездействие, метафизический паралич.
[14. Силы Эмпедокла]
Теперь поговорим о силах, существующих в мире, как физическом, так и психическом. Вдумчивый взгляд на все окружающее нас раскрывает ту неизменную истину, что существует на самом деле лишь две противоположные силы на свете, а именно притягивающая и отталкивающая, которым в психическом мире соответствуют приязнь и неприязнь, любовь и ненависть, чувство умиротворения и страх – все действования и все чувства являются разновидностями именно притяжения и отталкивания. Это отнюдь не что-то новое, подмеченное мною, а лишь констатация преимущественной правильности онтологического взгляда Эмпедокла, гени-ального древнегреческого мыслителя, почти забытого сегодня.
И в самом деле, когда мы поднимаем руку на высоту плеча, мы стремимся в действительности отдалить ее от нашего тела и приблизить к чему-либо; когда мы любим, то желаем приблизиться к объекту любви, стать с ним единым целым, а когда ненавидим – отдалиться, разорвать всякую связь. Всю важность притяжения и отталкивания для мира понимали даже марксисты, и эта противоположность является единственно правильной в их диалектическом учении. И именно исходя из понимания постоянного присутствия в мире только этих двух сил, следует выстраивать свое мировоз-зрение: мир – по крайней мере в каком-то смысле – есть подвижная картина для сознательного и всегда сознательное воспринимает его как беспрерывный процесс.
Но эти силы, возможно, являются также исключительно психическими порождениями воли Я, сознательной или несознательной его части. И даже взаимодействие сознательного и несознательного в моем Я предстает как периодические отдаления, например, когда я стаю практически самостоятельным индивидом, и сближения, когда я почти утрачиваю свою личность.
[15. Об аналогиях]
Истинная и чистая аналогия, очевидно, возможна только в приделах отвлеченной математики* . Когда же мы сталкиваемся с тем, что можно было бы назвать реальным миром, то сразу же можем подметить некоторую условность, натянутость, аналогий между двумя и более объектами. Именно по такой натянутости, опираясь только на самые общие признаки (по две руки, по две ноги, оба говорят и т.д.), мы можем неуверенно сказать, что Мария и Иван – это два человека, а не один человек и что-то еще. Если душа действительно существует и присуща всем людям, мы тем не менее никак не можем со своей стороны (со своих позиций) сказать, что она в самом деле есть, как у Ивана, так и у Марии, или же хотя бы у одного из них.
Основная проблема как раз-таки и состоит в подмечании тех самых общих признаков на деле, а не в отвлеченной антропологической литературе либеральных или нацистских авторов** , или в математике. Мы приходим к осознанию подобности двух и более людей скорее по догадке, по ленивости нашего разума, который упорно не хочет «множить сущности».
Но и вовсе едва ли правомерно проводить аналогии между собой и другими, ведь у нас есть принципиально важные знания о нас самих, которых мы никак не можем добыть о других людях. Возвращаясь к декартовскому cogito, можно сказать, что я существую не только как нечто «физическое» (у меня есть тактильное чувство), но еще и по меньшей мере как мысль без мозга, ничья мысль т.е. я хоть в каком-то справедливом смысле обязательно личность, в то время как другие люди представлены передо мною исключительно физическими объектами. Мне никак не догадаться по строению людских тел и их призрачных аналогиях с моим телом о наличии у них той самой мысли, которую я и отрицать не могу, единожды ее предположив. Все окружающие меня люди, быть может, являются только моими иллюзиями, порожденными Моим несознательным, якобы на подобии тех людей, что я вижу и слышу во сне, даже не догадываясь об их поддельности*** .
Все, что мне дает «подтверждение» объективного существования других людей, – это большая выраженность моих же физических ощущений, то есть такого подтверждения в строгом смысле и вовсе нет. Я не могу по аналогии подарить другим свою душу так, как это не совсем совестно делали Беркли и Авенариус, не будучи способным ее в других отрицать. Мне, следовательно, остается лишь верить во что-то одно: в то ли, что другие люди суть, или же, что я один на свете существую.
* Два действительных квадрата отличаются между собой лишь акциденцией места и, может быть, размерами, в то время, как их подобность во всем остальном вполне самоочевидна и подразумевается их создателем с самого начала.
** Иными словами, когда речь идет о той же математике, мы восходим от общего к конкретному, а в случае с «реальным» миром – от конкретного пытаемся взойти к общему.
*** На самом деле, я не могу сказать и того, что «люди из сна» не существуют объективно, единожды предположив такое их существование. Об этом и не только я планирую написать отдельную статью в будущем (предв. назв. «О реальности сновидений»).
[]
Материалистическое мировоззрение, подобно идеали-стическому полно, мягко говоря, сомнительных моментов.
10.05.21 – 23.05.21
Источник: https://proza.ru/2021/05/23/200 |
