Она пахла яблоками и свежеиспеченным хлебом.
Он учуять мог ее запах за сто шагов.
Она теплила свечечки в церкви Бориса и Глеба,
Отражавшейся в озере чистом уже пятьдесят веков. Она сеяла ветер, но бури не пожинала
Потому, что вовремя Он подставлял ладонь.
Она плакала ладаном в дни, когда вспоминала,
Как бросала строк хворостины в его огонь... Он ходил на охоту, но пока всегда возвращался.
Иногда, правда, вовсе не помнил, куда и с кем...
А их мир небольшой очень медленно, но вращался -
Как кипящий в тазике медном черничный джем. Она чуяла кожей, что впереди - перемены.
Она красила волосы, шила, вязала сеть:
Ей хотелось поймать хоть кого-нибудь непременно,
Кого можно будет баюкать, о ком скорбеть. Ему это было как-то всегда неважно.
Только запах яблок был для Него весом.
И сиянье кожи, блестевшей от пота влажно,
Заставлявшей стать его жадным голодным псом. Они жили дружно на маленькой их планете,
Может восемь лет, может, восемь веков подряд.
Но, однажды вырос посеянный как-то ветер,
Ветер вырос, встал, и пошёл, повзрослев в сто крат... Запах яблок унёс он в метель и в дали развеял.
Ворожея с ядом ей продала флакон -
Убедив Её, что она, как и все, стареет,
И охотясь на..., не вернётся, возможно, Он... Нет, она ещё не поверила этой скряге,
На людской беде сколотившей себе деньгу,
Но снега в тот год переполнили все овраги,
Её сердце тоже уже искупав в снегу. И однажды Он, возвращаясь опять с охоты,
Запах яда стойкий почуял за сто шагов.
В дом войдя, спросил он её - а кто ты?
На одном из древних, утраченных языков. Она молча встретила взгляд его удивлённый,
Подала на стол, налила вина, потом
На столе стелить начала лоскуток зелёный,
Тяжело дыша напомаженным ярким ртом. Он покорно ждал продолженья, не понимая,
Кто она сейчас, незнакомка в его дому.
Что творит она, оберег родовой снимая,
Чтоб швырнуть в очаг, всколыхнув на мгновенье тьму. Этот день погас, отмерцав, как лампада в храме.
На короткий миг запах яблок вернув, и вот
Она крепко спит, убаюканная ветрами,
Он, голодным псом её тело хранит и ждёт...
| 
